Плакать не чувствуя вкусом, осознавать что общение с родными возможно лишь по мобильному телефону, а выходные дни проводить на работе.
«Пионерский лагерь»
«Дай мне лапку, — говорит Женя Петруше. — Он у нас разговорчивый парень. На концертах подпевает, а потом еще и кланяется — думает, что ему хлопают». Петруша — это зеленый попугай. Обычно он живет в холле, сейчас его перевезли в кабинет к кому-то из сотрудников — видно, чтобы скучно не было. В холле, где есть камин и мягкие кресла, с марта не собираются люди. Зато стоят коробки со средствами индивидуальной защиты.
Мы в Бутове — в хосписе, где в «мирное время» лежат в основном онкобольные. В мае его перепрофилировали под ковид. Сюда привозят коронавирусных больных с сопутствующими заболеваниями — например, много людей после инсультов. Их уже пролечили в больнице, но тест еще положительный. Им нужен уход — и по разным причинам они не могут получить его дома.
Женя — медсестра. На вопрос, как давно она здесь работает, она задумывается: «Два года… Или три?» Кажется, это место настолько стало для нее домом, что она как будто была здесь всегда. Когда этот филиал собрались отдать под ковид, сотрудникам предложили выбрать — оставаться или перевестись в другой хоспис. Женя не задумывалась: «Как отказаться? Это мое место, как кинуть его в такой момент? Да, у нас были девочки, которые ушли, потому что у них маленькие дети или старенькие родители. Но потом все вернулись. Сказали: хотим домой».
Женя говорит, что поначалу «была паника» — с непривычки. «Мы одеваться в «защиту» начинали за час до смены! Помогали друг другу, перчатки заклеивали… А теперь на все уходит десять минут, и помощь не нужна».
Первую неделю медсестры жили прямо в хосписе — это было предписание Роспотребнадзора. В две комнатки привезли кровати, надувные матрасы и телевизоры — кино смотреть. В разгар самоизоляции гуляли по территории хосписа, устраивали пробежки.
«Прямо пионерский лагерь», — говорю я. «Точно, — отвечает Женя. — Есть у нас одна затейница — Ольга. Она всех подбивала по ночам: пойдем, что-нибудь наделаем, пока все спят… Как-то мы решили одной медсестре штаны зашить. Правда, нитку с иголкой надо было еще найти! Искали в прачечной — потому что там швейная машинка стоит. В ординаторскую ходили. А нашли на посту охраны. Девушка просыпается, пытается штаны надеть — а надеть никак! И самой смешно, и распарывать надо…» «Как у вас сил хватало хулиганить?» — спрашиваю я. «Да это, наверное, и добавляло нам сил, — отвечает Женя. — Помогало не бояться. К тому же у нас все очень слаженно. Если видим, что кому-то уже тяжело, а время выходить еще не пришло, то отпускаем и прикрываем. Смена длится сутки: шесть часов в «красной» зоне, шесть — в «зеленой», и снова в «красную».
Женя говорит, что и сейчас ночует в хосписе «чаще, чем дома». И так у многих. Если между сменами один выходной (а так сейчас бывает, потому что многие болеют и нужно подменять друг друга), удобнее провести его здесь и не тратить время на дорогу. Муж первое время возмущался. «Он даже сюда приезжал ночью: «Где ты, выходи! Вдруг ты не там!» Я его понимаю. Если б он мне сказал: «Я на работе спать остался», я бы тоже ответила: «В смысле? Ты что, дурак?» Сейчас он привык и больше не ругается».
Получив отрицательный тест и выйдя из хосписа, Женя пошла к родителям. Она живет в Подольске, родители — там же, в частном доме. «Приезжаю, думаю, сейчас им все расскажу… А они мне через калиточку говорят: «Женя, нет, знаешь, давай ты не будешь заходить. Потом сдашь еще раз анализы и придешь». Ее папа входит в группу риска, и мама очень за него боялась. Так и общались первое время — говорили «привет — привет» через калитку. Сейчас родители так уже не волнуются.
Взгляд через очки
«Мы постоянно ходим из палаты в палату: кому водички, кому помочь повернуться, у кого-то одеяло с ножки сползло, надо укрыть, — рассказывает Женя. — Некоторые пациенты говорят: «Да хватит за мной ухаживать, я к этому не привык, никогда такого не видел! Отстаньте от меня!» А как отстать? Хочется же помочь».
Хоспис — это место, где не лечат, а ухаживают. Конечно, здесь есть медицинские процедуры, но все же главное — это уход и забота. Новые пациенты от этого часто теряются — и когда им предлагают что-то вкусное или какую-то мелочь вроде бальзама для губ, спрашивают, сколько это будет стоить (ответ — нисколько). Но «доковидные» пациенты лежали дольше и успевали привыкнуть, что забота здесь — норма. Нынешние же, как говорит Женя, часто вообще «не понимают, что происходит и куда они попали». «Подходишь, говоришь: «Хотите чаю? У нас есть вот такие пирожные, есть конфетки. У нас все есть, попросите только!» Летом в хоспис привезли много мороженого. Медсестры ходили с ним по палатам, и первые пару дней пациенты «были в шоке». Когда на третий день Женю кто-то встретил вопросом «а мороженое сегодня будет?», она подумала: «Ну наконец-то!» Но чаще на все предложения медсестрам отвечают: «Да не надо! У вас и так шестиразовое питание!»
Это шестиразовое питание медсестры проверяли на себе, когда жили здесь, — и остались довольны. А недавно в хосписе лежал мужчина из пансионата для людей с инвалидностью. Он поступил в обед, и Женя накладывала ему еду. «Он говорит: «Это что, мне?» — «Ну да». — «Что, все?» — «Ну да, это обед». Смотрю — он не ест. Спрашиваю: «Что такое?» А он говорит: «Я как-то боюсь». — «Почему?» — «Не знаю…» Женя с ним подружилась, и после его выписки они созвонились. Он сказал: «Вы меня избаловали. Я сюда вернулся, а есть-то не могу! Не настолько вкусно, как у вас!» «Я говорю: Леш, ну извини», — смеется она.
Другое дело, что пациентам — тем, кто в сознании и в целом чувствуют себя нормально, — скучно. С марта в хосписах нет волонтеров, которые в «мирное время» устраивают развлечения — от концертов до игры в лото с чаепитиями. В холле собираться нельзя. И даже телевизоров в палатах нет (они не поддаются дезобработке, если их оставить в «грязной» зоне, то потом нельзя будет ими пользоваться). Остаются только книжки и гаджеты. Для тех, у кого нет хорошего телефона, в отделение привезли планшет, чтобы можно было общаться с родными по видеосвязи.
И то тепло, которые привыкли и стараются давать хосписные медсестры, трудно передать через средства защиты. «Это не рука. Это резина. Взгляд — только через очки, — говорит Женя. — Но пациенты, которые лежат долго, начинают нас узнавать даже в этих костюмах. Заходишь в палату, говорят: «Жень, ты?» — «Как вы меня узнали? — «А я уже слышу, как ты идешь!»
Вкус маслин
«А как вы себя чувствуете, когда выходите из мокрой, — я оговариваюсь, — ой, то есть «красной» зоны?» «Именно из мокрой, можно и так сказать! — смеется Женя. — Это ужас — как будто ты ведро воды на себя вылила. Мы под «защитой» носим тонкие пижамы — их можно выжимать».
Работа медсестры — это тяжелый физический труд. Кого-то надо перевернуть, кого-то — посадить, кого-то — поднять. Девушки все время в движении. А при включенном отоплении, как говорит Женя, «вообще труба» — пациенты боятся сквозняков и не любят проветриваний. За эти месяцы медсестры забыли, что такое макияж, — вместо косметики у них детский крем. «Поначалу пролежни были на лице — просто ад. Я думала, у меня навсегда останется след на лбу, — говорит Женя. — А сейчас — нет. Наверное, огрубела. Когда выходишь, лицо, конечно, «помятое». Но минут 20 проходит — и все хорошо».
Несмотря на средства защиты, медики все-таки иногда заражаются. Женя переболела весной. «Выходной. Пью утром чай, откусываю кусок сыра и не понимаю — то ли жую сыр, то ли не жую, — рассказывает она. — Говорю мужу: попробуй сыр, у него вообще вкус есть? Он отвечает — да, нормально. Я беру вафлю — тоже нет вкуса. Открываю холодильник, начинаю нюхать все подряд. Нашла острый соус и думаю: если и сейчас ничего не почувствую, значит, точно оно. И пью этот соус прямо из банки… Муж: «Ты чего делаешь?!» А мне было не остро». Женя позвонила начальству — уходя со смены, она как раз сдала анализы. Оказалось — да, ковид.
Девушке повезло: кроме потери вкуса и обоняния, симптомов не было, а у ее мужа тест вообще оказался отрицательным. Но без вкусов ей было тяжело. «Просыпаюсь утром с мыслью, что хочу маслины. Я их до трясучки люблю, — вспоминает она. — Открываю банку, беру маслину в рот — и не чувствую. Я даже заплакала! Говорю мужу: маслины хочу, что мне делать?» Это длилось два месяца, и со временем Женя даже смирилась. Однажды утром она вышла из «красной» зоны, сделала глоток йогурта и поняла, что «что-то проскользнуло». «Говорю: девки, я вкус почувствовала! Не знаю, какой, но есть!» — рассказывает она. — Это была такая радость!» Через какое-то время вкус вернулся полностью — теперь все так же, как было раньше.
Прощания
В Благотворительном фонде помощи хосписам «Вера» всегда говорят: хоспис — это про жизнь. Но хоспис — это и про смерть тоже.
Женя помнит, как несколько лет назад уходила пациентка, к которой она привязалась. Нина Константиновна лежала долго, была в стабильном состоянии, а потом «затяжелела». Женя уходила в отпуск, пришла попрощаться. «Она говорит: «Боюсь, не дождусь». Я ей: «Вы давайте не придумывайте, чтоб я этого не слышала! Через две недели буду — сразу приду к вам».
Весь отпуск Женя вспоминала Нину Константиновну. Вернувшись, тут же спросила про нее. Медсестры сказали: «Не ходи к ней, она тебя не узнает, она уже не разговаривает». Но Женя пошла. «Я беру ее за руку, говорю: «Я же говорила, что вы меня дождетесь?» И она открывает глаза, улыбается и сжимает мою руку. Я ей рассказала про отпуск — она слушала, где-то моргнет, где-то улыбнется…» После смены Женя зашла попрощаться, сказала: «До завтра». «А она покачала головой и вдруг говорит: «Я же тебя дождалась. Мне этого хватит». И я поняла, что, наверное, завтра ее уже не увижу. Я не хотела с работы уходить…» На следующий день Нина Константиновна умерла.
Женя говорит, что в ковидное время смертей в хосписе не стало ни больше, ни меньше. Пациенты «идут волнами — то нормально, то очень тяжелые». Изменилось одно: сейчас они чаще уходят быстро. Обычно хосписные больные постепенно «тяжелеют». А сейчас все происходит резко.
«Было так: утром, днем и даже вечером с пациенткой все нормально. Ночью просит чай — я приношу, она сама садится, сама пьет. А на утро ее уже нет. И ты думаешь: ну как так? Ну вчера же все было хорошо, я же ей чай приносила!»
За все время было много смертей, но к этому до сих пор невозможно привыкнуть.
Бэлла Волкова
