«Газовая война — это война будущего»
Кто был инициатором применения самого устрашающего оружия
115 лет назад, в 1906 году, все подразделения японской Императорской армии выполнили приказ от 23 декабря 1905 года и представили данные о своей деятельности и успехах во время войны с Россией. И в сводном отчете об артиллерии подтверждалось, что впервые в мировой истории в ходе этого конфликта в Японии разрабатывалось, испытывалось и производилось химическое оружие. Но самые примечательные детали операции не включили тогда даже в этот конфиденциальный документ.
«Вызывают параличи»
Появление у врага нового страшного вида оружия, как бы странно это ни звучало, на первых порах осталось незамеченным. Хотя после японских артиллерийских обстрелов кроме убитых и раненых на русских кораблях и в сухопутных подразделениях все чаще обнаруживали офицеров, матросов и солдат с признаками отравления. Однако ничего удивительного в этом не было.
С первых дней начавшейся в январе 1904 года войны русскому командованию было известно, что после разрывов тяжелых японских снарядов и мин, начиненных «шимозе» (мелинитом, лиддитом), кроме массы осколков и мощной ударной волны образовывались удушающие газы, о которых профессор Р. Р. Менье в те годы писал:
«Лиддитные газы вызывают тошноту, временную потерю зрения и слуха, параличи и обмороки».
Так, 29 января 1904 года, после торпедной (минной, как это тогда называлось) атаки японских миноносцев на русские корабли в ночь на 27 января 1904 года, наместник на Дальнем Востоке генерал-адъютант, адмирал Е. И. Алексеев докладывал императору Николаю II о людских потерях от образовавшихся таким путем удушающих газов:
«Наибольшее число тяжело раненых принадлежит крейсеру «Паллада» и причиною послужило отравление газами при взрыве мины, снаряженной мелинитом».
А 7 февраля 1904 года дополнительно сообщал:
«По-видимому, в атаке участвовало более 4-х миноносцев и выпущено было не менее 9 мин, из коих 5 подобрано на рейде и у берега, частью целыми, частью поврежденными. Все мины 18 дюймовые с 6-ти фунтовым зарядом взрывчатого вещества, похожего на мелинит… Потери наши в людях по точной проверке оказались: убитыми и умершими от взрыва и отравления — на «Цесаревиче» — 1, «Ретвизане» — 5, «Палладе» — 4, всего 10, отравленными на «Палладе» — 33, которые ныне поправляются…»
На таком фоне увидеть появление других отравляющих средств было затруднительно. Но уже 1 августа 1904 года, передавая императору данные об ожесточенном морском бое в Корейском проливе, наместник отметил свойства новых японских снарядов:
«Ударяясь в воду на различных дистанциях перед бортом и разрываясь, они теряли свою головную часть, составляющую весьма незначительную часть всей длины снаряда (японские снаряды фугасные и сегментные несравненно длиннее наших), оставшаяся же длинная задняя часть снаряда, получая быстрое вращательное движение, кувыркаясь по своей длине и представляя при полете подобие большой птицы, с меньшею или большею скоростью либо перелетали через судно, либо ударяясь при близких рикошетах со страшною силою в борт, разворачивали его в ужасающей степени; при ударе же об броню, отскакивали совершенно безвредно. При разрыве бомб распространялись чрезвычайно удушливые газы, свойство которых, однако, трудно определить».
А старший судовой врач эскадренного броненосца «Цесаревич» коллежский советник А. Г. Шплет в датированных 6 сентября 1904 года «Соображениях по медицинской части» отмечал:
«Почти все поранения сопровождались явлениями отравления ядовитыми газами».
Но ударами на море химическая война не ограничивалась.
«Это была какая-то неведомая смерть, которая была причиной суеверного страха, долго державшегося в армии»
«Никаких повреждений на их телах»
Отравляющие средства ведения войны применялись и на суше. К примеру, во время осады японцами крепости Порт-Артур. Там был опробован метод создания покрывающих значительные площади облаков удушающего дыма с помощью массированного артиллерийского обстрела снарядами с «шимозе». 20 октября 1904 года начальник Квантунского укрепленного района, в который входил Порт-Артур, генерал-адъютант, генерал-лейтенант А. М. Стессель докладывал Николаю II:
«Стрельба по крепости и порту идет беспрерывная… Начали снаряжать бомбы лиддитом, отравляющим людей».
А после неудачи первых японских штурмов Порт-Артура пошли в ход и другие способы и средства. 7 ноября 1904 года военный инженер подполковник С. А. Рашевский записал в дневнике:
«Японцы стали накачивать в контрэскарповую галерею удушающие газы, но наши пробили сзади в конце галереи сквозное отверстие и воздушным насосом успели выкачать посторонние газы».
Атака накачкой газа затем повторилась. В докладной записке коменданта крепости генерал-лейтенанта К. Н. Смирнова говорилось:
«2-го декабря неприятель со своего участка галереи начал напускать в наш участок удушливые газы, которые заставили находившихся за траверсом защитников отойти к самому концу галереи».
В истории обороны Порт-Артура рассказывалось, что в тот же день противник, не достигнув желаемого, применил новые газы:
«Японцы стали снова выкуривать гарнизон галереи, но в этот раз было применено, по-видимому, какое-то мышьяковистое соединение».
А в документах и воспоминаниях рассказывалось о том, что в подобных случаях источником газов служил пропитанный химическим составом войлок, который при возгорании и выделял едкий дым. Были упоминания и о том, что этому войлоку придавали форму «змеек», чтобы их было удобнее забрасывать в русские укрепления.
Однако ко всем этим свидетельствам у представителей иностранной прессы, наблюдавших за сражениями Русско-японской войны, было довольно скептическое отношение. Норвежец Б. В. Норригаард (Benjamin Wegner Norregaard), корреспондент английской «Дейли Мейл», писал, что японцы в Порт-Артуре пытались выкурить русских из укреплений весьма примитивным способом:
«Пробовали наваливать кучи гаоляна (китайское высокое просо) и поджигать их, чтобы выкурить русских. Но дым пошел не туда, куда надо было, и заставил японцев на время очистить галерею. Этот опыт был слишком опасен, и его не повторяли».
При этом Норригаард излагал и русскую точку зрения, но добавлял:
«Японцы совершенно это отрицают и, наоборот, уверяют что русские употребляли против них бомбы, начиненные ядовитыми газами.
Хотя в этой ужасной войне меня ничто не удивляло, но я воздержусь выразить свое мнение, которая из этих двух версий, если они вообще справедливы, правильна. По опыту я вывел заключение, что в присутствии военного корреспондента обе стороны без всякого злого умысла извращали истину».
Другой журналист — британец Э. Эшмид-Бартлетт (Ellis Ashmead-Bartlett), который был прикомандирован к штабу японского генерала барона М. Ноги (Nogi Maresuke), возглавлявшего осаждавшие Порт-Артур войска, оказался куда более категоричным. Он однозначно утверждал, что химическое оружие применяли только русские. А в качестве подтверждающего довода упоминал о том, что враги японцев использовали и еще более бесчеловечный способ убийства:
«Это была какая-то неведомая смерть, которая была причиной суеверного страха, долго державшегося в армии. Ходили слухи, что во время атаки, в начале августа, целая шеренга пехоты, атакуя одну из позиций, пала мертвой, и все лежали рядышком, хотя никаких повреждений на их телах нельзя было найти. Штаб объяснил это непонятное явление предположением, что смерть наносилась электрическим током проводника, протянутого русскими перед фронтом их позиций; ток вызывал внезапную смерть всякого, кто касался провода… Проволока помещалась среди обыкновенной проволоки на искусственных заграждениях, так что нельзя было ее найти; ток был настолько силен, что мог убить каждого, прикоснувшегося к нему».
Вот только для такой исключительной категоричности должна была существовать особая причина.
«Доктор Рамзай (на фото) добавил, что доктор Сакураи знает детали того, как приготовить этот газ»
«Он вскоре подвергся разложению»
Ни для кого не было секретом, что японская химическая наука того времени была создана при поддержке Великобритании. Видный британский химик доктор Р. У. Аткинсон (Robert William Atkinson) с 1874 по 1881 год (с небольшим перерывом) преподавал в Токийском университете и подготовил целый ряд известных японских ученых. Лучший из его учеников Дзедзи Сакураи (Sakurai Joji) затем продолжил обучение в Англии, в Университетском колледже Лондона (UCL), где его наставником стал химик-органик, член Лондонского королевского общества профессор А. У. Уильямсон (Alexander William Williamson).
Прекрасные отношения сложились у Сакураи и со сменившим Уильямсона после его ухода из UCL выдающимся химиком и будущим лауреатом Нобелевской премии профессором сэром У. Рамзаем (William Ramsay). А в 1901 году, когда японский профессор приехал в Лондон в числе участников переговоров по заключению англо-японского союзного договора и проводил немало времени в обсуждении научных и общеполитических вопросов с Рамзаем, их отношения стали товарищескими, если не дружескими.
Поэтому не было ничего странного в том, что профессор Рамзай после начала Русско-японской войны решил поделиться с Сакураи своим изобретением, позволявшим, по его мнению, быстро завершить кровопролитие. Правда, существует версия, что это открытие Рамзай сделал еще во время Англо-бурской войны. Но британское правительство отказалось от его использования, поскольку предложенный ученым способ изготовления вещества сочли слишком дорогостоящим.
Собственно, Рамзай лишь усовершенствовал технологию изготовления и предложил вариант боевого применения акролеина, чье крайне раздражающее действие на слизистые оболочки человека было уже давно известно, а неприятный запах знаком каждому, кто тушил сальную свечу или у кого подгорал на сковороде жир.
«Без хвастовства, и с "милым" достоинством профессор рассказывал мне, что честь введения отравляющих газов в практику современной войны принадлежит его стране» (на фото — профессор барон Сакураи)
Британский профессор полагал, что выпуск этого удушающего и слезоточивого газа в сторону позиций противника заставит русских солдат бежать, бросая оружие. Японское командование высоко оценило идею и предложило профессору Сакураи немедленно приступить к ее осуществлению. Официально, для сохранения проекта в секрете, считалось, что видный химик по заданию армии занимается экспертизой боеприпасов.
В 1935 году Сакураи вспоминал:
«Я не испытывал трудностей с приготовлением акролеина, но обнаружил, что он вскоре подвергся разложению и потерял свое слезоточивое действие. Поскольку в военное время не было достаточно времени, чтобы найти причину такого изменения, мы просто разбавили его».
Нужное количество акролеина для проведения испытаний было изготовлено за считанные дни, и опыты, проходившие на плацу Аояма в Токио, как рассказывал профессор Сакураи, завершились весьма успешно. Вслед за чем началось изготовление снарядов, начиненных акролеином.
О тех же мероприятиях говорилось и в подготовленном в 1906 году «Подробном отчете о работе, проделанной Артиллерийским отделом во время кампании 1904–1905 гг.». Однако в двух версиях событий полностью совпадало только одно — в обеих утверждалось, что новое химическое средство не применялось в ходе боевых действий.
А вот сопоставление деталей в воспоминаниях профессора Сакураи и в отчете вызывало немало вопросов. Так, в документе говорилось, что предложение профессора Рамзая было получено 21 декабря 1904 года. А Сакураи утверждал, что выпуск снарядов с акролеином был остановлен после капитуляции русских войск в Порт-Артуре, которая произошла 2 января 1905 года (обе даты по новому стилю). Ошеломительная скорость воплощения идеи британского химика в жизнь могла стать реальностью только в одном случае. Если технология снаряжения снарядов отравляющим веществом была к тому времени полностью отработана и проверена в боевых условиях (как и докладывал о бое 1 августа 1904 года адмирал Алексеев). И заменили лишь наполнитель.
«Все, чему были свидетелями за время минувшей кампании,— только предварительные эксперименты, допускавшиеся в крайне ограниченном масштабе» (на фото — русские солдаты, отравленные германскими газами, 1915 год)
В «Подробном отчете», по сути, говорилось и о том, почему японцы отрицали применение химического оружия,— они боялись широкого обсуждения данных фактов в прессе. Ведь это должно было вызвать резко отрицательную реакцию у британской и американской общественности. Что могло отразиться на поддержке, которую оказывала Японии Великобритания, но, главное, нежелательно воздействовать на позицию Соединенных Штатов, которые выступали в роли посредника в урегулировании российско-японского конфликта.
Еще одно свидетельство применения Японией химического оружия появилось много позднее окончания той войны. В 1918 году в Лондоне с профессором Сакураи встретился Б. Л. Тагеев (Б. Рустам-Бек). Во время Русско-японской войны он был офицером, прикомандированным к штабу Верховного главнокомандующего действующей армии на Дальнем Востоке, попал в плен к японцам, а после освобождения вернулся к журналистике. Во время Первой мировой войны оказался в Великобритании, вступил добровольцем в батальон журналистов Британского волонтерского корпуса и получил звание подполковника. И именно в этом качестве он и беседовал с Сакураи. Тагеев писал о значительной помощи, которую своими знаниями оказал странам Антанты во время Первой мировой войны его собеседник:
«Профессор Сакурай (так в тексте.— «История»), собственно говоря, выполнил роль закулисного организатора и руководителя газовой войны союзников».
Японский химик, как следовало из публикации Тагеева, был достаточно откровенен с офицером союзной страны:
«Без хвастовства, и с «милым» достоинством профессор рассказывал мне, что честь введения отравляющих газов в практику современной войны принадлежит его стране. С авторитетом ученого он спокойно доказывал, что газовая война — это война будущего и что все, чему были свидетелями за время минувшей кампании,— только предварительные эксперименты, допускавшиеся в крайне ограниченном масштабе… Война преследует единственную цель: уничтожение живой силы противника».
В последующие годы профессор Сакураи стал инициатором создания организаций, объединяющих усилия военных и ученых в создании новых видов оружия, включая химическое и бактериологическое, которые затем применялись в ходе Японо-китайской войны 1937–1945 годов. За выдающиеся заслуги профессору был пожалован титул дансяку (барон), а с 1926 года до конца жизни он возглавлял японскую Императорскую академию. Его биографы отмечали, что с начала 1930-х годов до своей кончины в 1939-м Сакураи сильно страдал. Из-за того, что политические пути Японии разошлись с путями его любимой Великобритании.
