«С Унгерном, следовательно, и с Японией»
Какой хитростью был побежден знаменитый барон
Сто лет назад, в августе 1921 года, после вступления советских частей в Монголию был захвачен один из самых последовательных врагов большевиков — начальник Азиатской конной дивизии барон Р. Ф. фон Унгерн-Штернберг. Тремя месяцами ранее он приказал подчиненным ему частям начать освободительный поход в Сибирь, не подозревая, что действует в точном соответствии с гибельным для него планом, утвержденным в Москве.
«Активно путался в работу штаба»
Поверить в то, что две военно-политические задачи исключительной сложности можно решить с помощью одного простейшего плана, было не просто очень трудно, а практически невозможно. В особенности с учетом того, что назвать обстановку в Сибири и на Дальнем Востоке крайне сложной — значило ничего не сказать.
К концу 1920 года антибольшевистские вооруженные отряды и части были вытеснены за границу, но продолжали оставаться внушительной силой. Только под началом барона Р. Ф. фон Унгерн-Штернберга, ушедшего в Монголию, по данным, получаемым в Москве из разных источников, находилось от 5 тыс. до 7 тыс. опытных и хорошо вооруженных кавалеристов. Отмечалось, что в частях Унгерна имеется немало пулеметов и артиллерийских орудий.
Казалось бы, дивизии Красной армии могли перейти границу и разгромить войска барона. Однако подобному лобовому решению задачи мешало множество обстоятельств. Находящиеся в Сибири советские войска делились на две части. Одна из них находилась в подчинении Революционного военного совета республики (РВСР) и Главного штаба РККА. А другая, пусть и чисто формально, входила в состав вооруженных сил созданного в апреле 1920 года буферного государства — Дальневосточной республики (ДВР), имевшего все признаки демократического государства, но на деле подконтрольного Москве.
Но несмотря на очевидный бутафорский характер ДВР, любое использование ее войск в интересах большевиков могло вызвать быструю и вполне предсказуемую реакцию Японии и Великобритании, считавших Дальний Восток зоной своих особых интересов. Причем вплоть до полномасштабного вторжения.
Поэтому некоторое время рассматривался вопрос о сугубо тайном привлечении частей из армии ДВР к операции против войск Унгерна.
Вот только объединенные силы по большей части состояли из пехоты и успешно воевать в бескрайних степях с кавалерией практически не могли. А быстро перебросить подкрепление из европейской части России после окончания там Гражданской войны оказалось крайне затруднительным делом — на железных дорогах царила разруха и нарастал продовольственный кризис. Следовало учитывать и накопившуюся за годы войны усталость красноармейцев. В особенности старших возрастов.
Существовала и еще одна существенная проблема. Российская Империя на протяжении многих лет прилагала немало усилий для того, чтобы сделать принадлежащую Китаю Внешнюю Монголию частью своих владений и, действуя осторожно, чтобы не вызвать возмущения великих держав, добилась в этом серьезных успехов. В 1912 году, воспользовавшись хаосом, наступившим после революции в Китае, российское правительство признало автономию Монголии и подтвердило, что «прежние отношения Монголии к Китаю, таким образом, прекратились».
Но после двух российских революций 1917 года ситуация изменилась. И несмотря на все внутренние распри, два противоборствующих китайских правительства и никому не подчинявшиеся генералы, контролировавшие с преданными им войсками провинции Поднебесной, были едины в том, что Внешнюю Монголию как неотъемлемую часть Китая нужно вернуть. А китайские купцы из разных концов страны охотно откликнулись на призыв внести деньги на оплату военной операции по возвращению вероломно отторгнутой территории. Так что в 1919 году китайские части смогли восстановить контроль над большей частью Монголии и ее столицей — Ургой. И при малейших нарушениях советскими войсками границы китайские представители, вне зависимости от их политической ориентации, угрожали ответным ударом.
Это положение, правда, нисколько не мешало товарищам из ЦК РКП(б) и Коммунистического интернационала (Коминтерна) готовить почву для социалистических преобразований в Монголии. Так, была создана Монгольская народно-революционная партия, которой советскими представителями для роста рядов и усиления боеспособности была гарантирована значительная помощь деньгами и оружием. Но из-за удручающего экономического положения РСФСР революционным монголам лишь раз за разом подтверждали, что обещания будут скоро выполнены.
При анализе шансов на успех мероприятий в Монголии следовало учитывать и позицию знати и духовенства, имевших огромное влияние на простых монголов. Но эта элита, как сообщали в Москву представители ЦК и Коминтерна, руководствовалась исключительно собственными интересами, и в зависимости от ситуации группировки в ней готовы были ориентироваться кто на китайцев, кто на большевиков, кто на Унгерна.
Для полноты картины к ней следует добавить еще несколько штрихов. Передача секретных сообщений из Сибири в Москву и обратно оставляла желать много лучшего. Из-за ошибок при шифровке и передаче сообщения имели огромные пробелы, искажающие их смысл. В некоторых случаях шифротелеграммы ожидали обработки по несколько дней и срочные запросы оставались без ответа. Случалось, что сообщения в центр начинались со слов:
«Повторяем в исправленном виде неразобранную Вами нашу телеграмму».
Кроме того, находившиеся в Сибири ответственные за дела Монголии советские товарищи зачастую отправляли в Москву непроверенную информацию и не всегда были склонны точно следовать указаниям из центра. Так, в 1920 году, несмотря на многочисленные и категорические запрещения переходить границу, части РККА, преследуя отдельные группы белых, ее пересекли. Уполномоченный Наркомата по иностранным делам (НКИД) РСФСР в Монголии О. И. Макстенек немедленно доложил о происшествии, добавив, что красноармейцы дурно себя вели. При этом в другой его же телеграмме о том же самом рейде говорилось:
«Соблюдалась полнейшая неприкосновенность Монголии и имущества. Поведение было настолько корректное, что монголы удивлены порядочностью красных».
Уполномоченный НКИД считал, что именно он должен на месте руководить политикой в отношении Монголии. Но руководители Дальневосточного секретариата Коминтерна Ф. И. Гапон и Б. З. Шумяцкий категорически возражали против этого.
«Он,— телеграфировал в Москву о Макстенеке Шумяцкий,— благодаря своей ограниченности, мелкому тщеславию, вопреки моему приказу о невмешательстве и сугубой конспирации, все же активно путался в работу монгольского штаба, изображая из себя роль официального руководителя».
А уполномоченный НКИД писал в столицу о своих прошлых революционных заслугах и жаловался на притеснения со стороны Шумяцкого. Масла в огонь подливали разногласия между руководителями в Москве. Заместитель главы НКИД Л. М. Карахан, например, поддерживал Макстенека и военных, стремившихся несмотря ни на что начать операцию против войск Унгерна. А наркому по иностранным делам Г. В. Чичерину была ближе позиция Шумяцкого, настаивавшего на необходимости не спешить и трезво оценить все за и против.
«Стараться борьбу с Унгерном на монгольской территории вести силами самих монгол»
«Разбить и уничтожить»
Главное препятствие на пути к разгрому войск Унгерна и советизации Монголии неожиданно самоликвидировалось. 4 ноября 1920 года главнокомандующий вооруженными силами республики С. С. Каменев телеграфировал своему помощнику по Сибири В. И. Шорину:
«Белогвардейскими войсками барона Унгерна занята Урга и китайские войска оказались не в силах воспрепятствовать этому вторжению, ввиду чего пограничные китайские власти обратились к нам с просьбой о помощи для совместной ликвидации белых. В согласии с Наркоминделом приказываю Вам оказывать полное содействие Китаю и, войдя в пределы Монголии, разбить и уничтожить войска барона Унгерна. Ваши предложения об этой операции и какими силами намечено ее выполнение, а также о сроке начала донести».
Однако китайские власти очень скоро отозвали свою просьбу, объявив, что сами разбили Унгерна. Но на деле ситуация выглядела иначе. 24 ноября 1920 года Гапон докладывал в Москву:
«Главная часть сил Унгерна, имевшая задачей овладеть Ургой, после серьезного боя с китайскими войсками, оставив около 300–600 убитых, отошла приблизительно на 40–50 верст восточнее Урги. Отдельные небольшие отряды унгернцев разбросаны в разных направлениях с целью военной разведки, отвлечения китайских сил, обнаружения фуража».
При этом значительную помощь в осуществлении планов Унгерна, как писал Гапон, оказывали китайские власти и военные, сами восстанавливавшие против себя монголов:
«Китайские власти Урги в связи с общей остротой положения… производят аресты, порки, истязания».
Причем, как следовало из того же доклада, шансы на успех Унгерна были весьма значительными:
«По сведениям, однако непроверенным, незначительная часть семеновских, каппелевских отрядов, выбитых из Забайкалья, направляется вглубь Монголии для подкрепления сил Унгерна. Эти семеновские и каппелевские отряды насчитывают в общем от 4 до 6 тысяч человек. Соединившись с Унгерном, они представляют кулак около 10.000 человек. После соединения этих отрядов возможность вторичного нападения на Ургу и захвата последней вероятна, если к тому моменту китайские войска не получат солидного подкрепления».
Одновременно Гапон сообщал, что, по полученным сведениям, Унгерн не самостоятельная фигура, а ширма, которой прикрываются японцы для осуществления собственных планов.
31 декабря 1920 года в Москву была отправлена информация о том, что китайцы никаких подкреплений не получают. А к Унгерну подтягиваются все новые и новые силы. Правда, как оказалось, общая численность его войск составляла не более 5 тыс. бойцов. Но численность унгернцев больше не считалась решающим фактором.
Немногим позднее удалось установить (а потом это было подтверждено захваченными документами барона), что в его отрядах есть инструктора-японцы. В приграничных с РСФСР и ДВР китайских провинциях с помощью японцев и на японские деньги были открыты вербовочные пункты, на которых белым офицерам и солдатам предлагали солидное вознаграждение за присоединение к войскам Унгерна. А самого барона снабжали деньгам настолько щедро, что он превратился в своего рода финансиста, а потому и наставника для командиров других антибольшевистских отрядов.
Так, в ответ на просьбу атамана Амурского казачьего войска генерала И. Я. Шемелина о деньгах барон написал:
«Дорогой Илья,
Ты не наказной Атаман Амурского войска, а болван… В своем ли ты уме, прося выслать 5000. Посылаю тебе 1000 долларов, а до твоих расходов на квартиру мне нет дела, можешь хоть целые дворцы снимать, но для этого денег не дам. Если останешься не у дел, приезжай — прокормлю».
«Монголы вначале приветствовали приход Унгерна, теперь уже начинают разочаровываться ввиду насилий и самоуправств, творимых белыми» (на фото)
«По указке Унгерна»
На выяснение планов японцев, как докладывали в Москву, были брошены все силы агентуры военной разведки. И о полученных результатах Гапон сообщил 23 января 1921 года:
«Несомненно Япония сумеет сговориться с Пекином, опираясь на создавшееся положение, преодолеть которое Китай собственными силами не в состоянии, в смысле восстановления автономии Монголии и передачи Японии прав бывшей императорской России, чего Япония добивалась при Колчаке».
В том же донесении упоминалась и конечная цель японцев:
«Действия Японии, проводимые в последнее время в Приморской области, ясно показывают, что мы стоим накануне энергичного и последовательного образования Японией иного более опасного и верного буфера против нас».
Ситуация складывалась крайне неприятно. Огромная полоса подконтрольной Японии территории вдоль советских границ давала ей возможность начать наступление в любой точке и по любому направлению. Особенно беспокоило советских представителей присутствие японцев в Монголии, откуда, как говорилось в документах, можно было одним мощным ударом перерезать все пути сообщения Дальнего Востока и Восточной Сибири с европейской частью России. Даже сама угроза таких действий могла заставить советское правительство считаться с самыми неприятными требованиями японских властей.
Подготовка к полному захвату Унгерном Монголии подкреплялась усиленной пропагандистской кампанией в японских и китайских изданиях, которые в советских документах именовались низкопробными. В них публиковались рассказы о бароне-сверхчеловеке, наделенном могущественной силой, его нельзя убить, а его появление на поле боя приводит к бегству противника.
Эти же басни японская агентура распространяла среди жителей Монголии.
Японцам, как утверждалось, принадлежала и приписываемая Унгерну идея воссоздания империи Чингисхана, восторгавшая многих монголов. На этом фоне японские посредники помогали барону договориться с монгольскими князьями, которые отправляли в его войска своих людей.
2 февраля 1921 года Ф. И. Гапон докладывал в Москву о националистически настроенных монголах:
«Контакт их с Унгерном, следовательно, и с Японией — уже почти свершившийся факт, конкретно выражающийся в форме вооруженной и иной помощи Унгерну».
В том же сообщении внимание руководства страны обращалось на то, что по мере усиления барона активизировались и антибольшевистские элементы на советской территории. Гапон предлагал для борьбы с Унгерном как можно быстрее и полнее вооружить отряды Монгольской народно-революционной партии, направить им инструкторов и снабжение.
Но даже самое экстренное исполнение этой просьбы не могло остановить захвата Урги войсками Унгерна. 4 февраля 1921 года барон начал штурм и взял город. Его Азиатскую конную дивизию встречали в городе как освободителей. Как героя приветствовал Унгерна освобожденный им хутухта Богдо-гэгэн VIII — глава буддистов и правитель Монголии, которого китайские власти держали под арестом.
Но долго играть роль благородного освободителя барон не смог. Его сподвижники активно обогащались за счет местного населения, и 12 марта 1921 года Унгерн издал приказ, регулирующий этот процесс.
«Воспрещаю производство самочинно без разрешения Коменданта города арестов (кроме евреев), обысков и реквизиций.
Евреев, имеющих от меня записки, приказываю не задерживать».
При этом повсеместное изъятие съестного не только не запрещалось, но и поощрялось:
«Глупее людей, сидящих в штабе дивизии,— говорилось в том же приказе,— нет, приказываю никому, кроме посыльных, не выдавать три дня продуктов».
Разочарование постигло не только жителей Урги, но и поддержавших Унгерна князей. 17 марта 1921 года Б. З. Шумяцкий сообщал в Москву о событиях, сопровождавших объявление Богдо-гэгэна VIII монгольским монархом:
«23 февраля в Урге состоялось возведение на престол Хутухты и по указке Унгерна образовано правительство. Предложенных князьями и одобренных Хутухтоу кандидатов Унгерн исключил, заменив их своими, причем помимо лиц определенно белогвардейской и японской ориентации им посажены в правительство очевидно даже не преднамеренно, а случайно, влиятельные лица, примыкающие к народно-революционной партии».
Но это правительство, как докладывал Шумяцкий, ничего не решало:
«Прибывшие сообщают, что в Урге правительство никакой власти не имеет, всеми делами правит вновь учрежденный шестой Ямынь — креатура Унгерна».
Сообщал Шумяцкий и ободряющую новость:
«Прибывшие свидетельствуют, что монголы вначале приветствовали приход Унгерна, теперь уже начинают разочаровываться ввиду насилий и самоуправств, творимых белыми, я лично полагаю, что главным образом вследствие экономических тягот, которые легли на них в связи с необходимостью фуражировать, снабжать продовольствием и давать транспорт боевой армии, к тому же еще армии пришлых людей».
Тем временем барон продолжал упиваться властью, и, судя по всему, у него началось обычное в таких случаях головокружение от успехов. Он то писал послания советскому правительству от имени монгольского с предложением мира и дружбы, то готовил прокламации для народа России с требованием немедленно принять участие в свержении власти большевиков, то призывал все ветви монгольского народа собраться вместе и продолжить путь завоеваний великих предков.
При этом Унгерн не забывал и о собственном кармане. И в письме одному из соратников предлагал сообщить, где укрыли свой скот богатые купцы-евреи, обещая за информацию процент от продажи найденного.
«Наш план монгольской операции,— писал Г. В. Чичерину Б. З. Шумяцкий (на фото),— начал реализовываться»
«И расстрелять»
Командование РККА, как обычно, предлагало решить проблему одним ударом — наступлением на Ургу. Но Шумяцкий категорически возражал, доказывая, что занятие монгольской столицы не принесет никакой пользы. Унгерн уйдет в степи, и за ним придется гоняться годами. В особенности силами пехоты. Шумяцкий подготовил план, в целесообразности которого убедил в феврале 1921 года наркома Чичерина. А затем взялся за подготовку утверждения своей задумки председателем Совета народных комиссаров РСФСР В. И. Лениным. О его идее докладывали главе правительства несколько раз, а затем он сам 22 марта 1921 года в разговоре по прямому проводу (обе стороны диктовали свои слова телеграфистам) изложил Ленину свой план.
Основной его частью было то, что в ходе наступления использовались только отряды Монгольской народно-революционной партии, вооруженные советской стороной. Задача заключалась в том, чтобы Унгерн попался на эту приманку и, легко отбросив революционных монголов и уверовав в превосходство своих сил, начал наступление к советской границе.
«Когда Унгерн приблизится к нашей границе, лишь тогда наши войска войдут на монгольскую территорию. Политически это означает, что мы стремимся вести борьбу, не нарушая суверенитет Китая».
Получив окончательное одобрение Ленина, Шумяцкий с военными проработал детали того, как заманить Унгерна в ловушку. Причем барон отправился в нее полностью уверенным в своем успехе. 21 мая 1921 года он подписал объемный приказ об освободительном походе в Россию. В нем были долгие экскурсы в историю последних лет и утверждалось, что единственный законный российский правитель — император Михаил Александрович, расстрелянный брат Николая II. Но главным было другое:
«3) В начале июня в Уссурийском крае выступит атаман Семенов при поддержке японских войск или без таковой поддержки.
4) Я подчиняюсь атаману Семенову.
5) Сомнений нет в успехе, так как он основан на строго обдуманном и широком политическом плане».
Уже 4 июня 1921 года Шумяцкий писал Чичерину:
«Наш план монгольской операции, построенный в феврале вместе с Вами на принципе завлечения противника при помощи красмонгол ближе к границам для нанесения ему здесь сокрушительного удара советскими частями начал реализовываться… Полагал бы необходимым даже и теперь вести эти операции так, чтобы, ведя ликвидацию противника, делать это не под флагом большой глубокой операции, а под флагом необходимой обороны. Ведь нам нужна не форма, а суть дела».
А 13 июня 1921 года в Москву докладывали о бое вблизи границы:
«Первый и второй конный полки при шести орудиях под личным командованием Унгерна стремительным ураганом наших частей были сбиты с высот и обращены в паническое бегство. При преследовании нами захвачено 5 орудий, зарядные ящики и другое военное имущество. Преследование продолжается».
Самым главным результатом оказалось то, что искусственно созданная у монголов вера в сверхспособности Унгерна рухнула. 21 июня 1921 года Шумяцкому передали сведения, полученные из Урги:
«Богдо и все духовенство ориентируются на Нарревпартию и Россию».
Части Унгерна упорно сопротивлялись и раз за разом прорывали окружение. Их мужество оценили даже их заклятые враги. 7 августа 1921 года Шумяцкий сообщал в Москву:
«Уйти из ДВР в Маньчжурию, несмотря на героические усилия противника, ему не удалось».
На следующий день в его докладе говорилось:
«Унгерн вновь зажатый двухсторонним ударом… обстреливается нашей артиллерией. Расположение противника забрасывается бомбами наших аэропланов. Стратегическое положение противника безвыходно и если наши войска проявят минимум доблести, то сегодня дело с ним будет закончено».
9 августа 1921 года, Шумяцкий с удовлетворением констатировал, что противник деморализован и бойцы Унгерна начали дезертировать. Но только 27 августа 1921 года в Москве получили долгожданную шифровку, в которой было сказано:
«Унгерн под усиленным конвоем направляется в Троицко-Савск, откуда будет направлен в Иркутск».
Советские и монгольские части триумфально вошли в Ургу, и Богдо-гэгэн VIII согласился утвердить правительство, сформированное руководителями Монгольской народно-революционной партии по согласованию с советскими товарищами. Чтобы у монголов не возникло чувства отторжения по отношению к советским войскам, которые они снабжали, Политбюро ЦК РКП(б) выделило для удовлетворения претензий монголов 500 тыс. руб. серебром, несмотря на катастрофический голод в Поволжье.
Отряды, в которые слились остатки частей Унгерна, не сумевшие прорваться в Китай, добивали до декабря 1921 года. Судьбу самого барона решил Ленин. 29 августа 1921 года он по телефону продиктовал свое предложение Политбюро:
«Советую обратить на это дело побольше внимания, добиться проверки солидности обвинения и в случае, если доказанность полнейшая, в чем, по-видимому, нельзя сомневаться, то устроить публичный суд, провести его с максимальной скоростью и расстрелять».
«Бесспорно»,— написал при голосовании Л. Д. Троцкий. И. В. Сталин не возражал, Л. Б. Каменев и Г. Е. Зиновьев были согласны. 15 сентября 1921 года барона судили и в тот же день расстреляли.
